Данька был поздним, очень поздним ребенком для отца. А тут еще полоса переходного возраста подоспела (для обоих, похоже). Оттого наверно он так болезненно относился ко всякого рода «взрывам» в поведении парнишки. Касалось ли это записи в дневнике (Данька учился в четвертом) или ссоры с кем-то из дворовых ребят, или проявлявшегося порой в нем чувства некоего превосходства над ровесниками. Отец, в общем-то, был всегда начеку и в любой вопросительной ситуации долго и основательно беседовал с сыном, добиваясь от него полной осознанности того или иного поступка.
 Мама часто уезжала из дома, ее работа бы связана с командировками. И хоть поездки были недолгими, их периодичность не могла радовать вдвоем остающихся мужчин. Потому ее присутствие дома для них всегда было праздником. И четко работал уговор отца и сына, никогда не волновать ее своими проблемами, а наоборот, по-мужски, снимать их собственными силами решительно и безвозвратно.
Так было и в этот раз. Мама вернулась ночью. Данька уже спал и не слышал, как к дому подкатило такси. Готовился ко сну и отец, поджидая жену из аэропорта.
 Теплая привычная тишина и уют располагали к неторопливой беседе, как это было всегда после возвращения Татьяны домой. Однако, Андрей, приобняв жену за плечи, мягко сослался на некоторую усталость после не в меру напряженного дня и предложил ей поговорить завтра, дескать, и ей тоже требуется с дороги отдых.
 – Андрей, дома все в порядке? Ты здоров? Ничего не случилось? – вдруг заволновалась Татьяна. – Как Данька?
 – Да все в порядке, успокойся! Все – как всегда! Двоек нет, ни с кем не дрался. Я – здоров, просто, говорю, устал немного, день был сумасшедший какой-то…

                         *  *  *

А день был и вправду – просто из ряда вон. 
Вернулся Андрей с занятий – он преподавал в университете – около трех часов пополудни. Данька учился в первую смену. Школа расположена чуть ли не на расстоянии руки – просто перейти дорогу на противоположную сторону, и ты уже в школе. Стало быть, по времени Данька давно уже должен быть дома, но на обычном своем месте ранца не было видно. «Возможно, какие-то дополнительные занятия», - подумал Андрей, хотя понимал, что и для дополнительных занятий в четвертом классе времени прошло многовато. Решил подождать сына, чтобы обедать вместе. Сел на диван, раскрыл взятую книгу, но, то и дело, отвлекался, поглядывая в окно, откуда хорошо просматривалось парадное крыльцо школы. Шли занятия второй смены, никто не выходил и не заходил в здание. Прождав около часа, Андрей заволновался и уже решил, было, сходить в школу сам, как вдруг раздался звонок в дверь. («Данька бы открыл сам – подсознательно возникла мысль – может, ключи потерял…» )
Быстро открыв дверь, он увидел взволнованное лицо Данькиной учительницы, Лидии Захаровны, в руках которой был его ранец с учебниками.
 – Андрей Алексеевич, - с порога начала она – Данька пропал…
 – Как пропал? – не понял тот. – Куда же это он мог пропасть из школы?
 – Говорю вам, пропал. После третьего урока. Признался дружку своему, Вадьке Соколову, что сбежит нынче из дома, попросил никому не говорить, а учебники занести домой. Я пришла на последний урок проводить с ними классный час и увидела, что Даньки нет. Стала спрашивать. Сначала все молчали. Потом вытянула, наконец, что после третьего урока он куда-то растворился… Ну… в общем, Вадька признался, рассказал о намерении Даньки. Но он ничего не знает о том, куда тот подался, знает только, что Данька решил уехать. 
 – Уехать?.. Почему?.. Куда?.. Зачем?.. – как зомбированный повторял Андрей, одновременно каким-то другим включившимся сознанием прикидывая действия, положенные в таких ситуациях.
Лидия Захаровна что-то еще говорила, протягивала какой-то клочок бумаги с цифрами (номер своего телефона, по которому она просила позвонить, когда что-то станет известно), но Андрей ни во что уже не мог «врубиться», кроме одного – сын куда-то исчез, ночью прилетит Татьяна, а их мальчика нет дома, и где он – не известно.
Когда дверь за учительницей закрылась, Андрей сделал то, что обычно делается в таких случаях. Обзвонил известных друзей и просто знакомых сына (их оказалось не так много), позвонил в милицию, откуда получил стандартный ответ, что заявление примут только через три дня. Мысль о больницах и, тем более, моргах, ему не понравилась, и он отсек ее сразу: Даньку никто не выкрал, никакого другого насилия не было, кроме его собственного решения.
Андрей почувствовал, что теряет самообладание. Тянущая боль с левой стороны груди уже и раньше давала о себе знать, а сейчас особенно обуяла его цепкой хваткой. Большими медленными шагами Андрей мерил комнату из конца в конец, силясь отыскать какое-то разумное решение. Время шло, но ничего существенного в голову не приходило.
Ноябрьские сумерки опустились быстро. Несколько раз звонила учительница и, чувствуя состояние родителя, пыталась сказать что-то о том, что Данька хоть и далеко не тихоня, но – мальчик разумный, хорошо развит и физически, и интеллектуально, в обиду себя не даст, если что. И еще она не верит, чтобы он не подумал о родителях, поскольку из его сочинений видно, как он их любит.
Цепочка умозаключений Андрея быстро разрушалась при одной мысли о том, что в миллионном городе, где несколько вокзалов – автобусных, железнодорожных вместе с тремя аэропортами – обнаружить 10-летнего мальчишку не просто. Да и откуда у него деньги, если он никогда ничего не накапливал, нездорового интереса к деньгам не проявлял, все, что ему когда-либо было нужно, отец покупал или давал необходимые деньги, предварительно выяснив, что без этого действительно не обойтись.
Ничего не оставалось, только – ждать. 
Стрелки часов медленно подвинулись к 8 вечера. Напряжение усиливалось с каждой минутой . Без особой надежды Андрей обзвонил начальников всех имеющихся в городе вокзалов. Корректные, любезные ответы, типа: «будем иметь ввиду» – ни на что другое нечего было и рассчитывать.
 Прошло еще два часа, как в каком-то чаду и нереальном измерении. До возвращения Татьяны оставалось четыре часа.

                          *  *  *

В испуганной тишине звонок в дверь оказался неожиданно резким и громким. Часы показывали 23:30. Андрей выскочил в прихожую, рывком открыл дверь. 
 Прижавшись спиной к стене, безмолвно потупив голову, за ней стоял Данька. Также рывком изумленный отец схватил его за плечо и с силой водворил в прихожую.
Впервые рядом с сыном он проявил такую несдержанность. Что ж! Большая любовь тоже иногда проваливается в черные ямы.
 – Ты что себе позволяешь, искатель приключений? – лицо Андрея перекосилось от гнева, на виске вздулись от высокого давления синие прожилки. – Или возомнил себя центром Вселенной? – 
Данька молчал, лишь несмело раздвигал молнию на куртке и виновато отводил глаза в сторону. Усилием воли Андрей удержал себя от дальнейших резких выпадов в сторону сына. Подождал, пока «беглец» снимет верхнюю одежду, затем вместе прошли в гостиную.
Неожиданно Андрей почувствовал резкую слабость и головокружение. Ему было уже шестьдесят, и такие нервные срывы были для него чреваты. Он присел в кресло и несколько секунд сидел будто «выключенный» от мира… Данька стоял рядом, обреченно ожидая своей участи. Наконец, отец стряхнул накатившееся оцепенение:
 – Так. Сейчас отправляйся на кухню, ужин на столе. Через пятнадцать минут продолжим.

 Изголодавшись за день, мальчишка быстро-быстро накидал в желудок желанной еды. А вернувшись к отцу, услышал:
  – Коротко… повторяю – очень коротко – расскажи, где ты целый день был и почему вернулся так поздно. Все остальное – расскажешь завтра. Кстати, сейчас же, сам позвони Лидии Захаровне – она тоже не спит и ждет звонка – и доложи ей, что ты жив и здоров, и завтра во время будешь на уроках.
Этого делать Даньке очень не хотелось. Но он еще никогда в жизни не видел отца таким суровым и, чтобы не накалять инцидент еще больше, повиновался.
Затем, как отец и просил, коротко рассказал, что был на главном железнодорожном вокзале, дожидался знакомых проводниц, Лену и Свету, с которыми познакомился нынче летом в поезде, когда всей семьей ездили к бабушке в Подмосковье. Но не дождался и вернулся домой.
Отец и впрямь не стал терзать мальчишку вопросами – видел, что тот еле держится на ногах от усталости и безумно хочет спать. Да и собственное состояние не предвещало ничего хорошего от выяснения всех деталей. Единственное, что он потребовал от сына, когда тот направился в спальню:
 – Смотри, Данька, маме – ни звука о своих похождениях, если хоть капля стыда осталась!

                          *  *  *

Нежное прикосновение маминых рук и поцелуй в макушку возвестили Даньке, что наступило утро. Самое обычное. Как всегда. И надо снова идти в школу. А ведь еще вчера было столько надежд, планов… И все так бездарно рухнуло…«Ничего, – успокаивал себя Данька, – отец всегда предлагает проанализировать неполучившееся…»
Однако смотреть на родителей почему-то было стыдно, и он торопился быстрее уйти из дома.
 – Куда ты так спешишь, Данёк, – недоумевала Татьяна – времени еще достаточно, не опоздаешь, – и распахивала руки, обнимая сына.
Данька старался увернуться, ловя на себе предупредительно-обжигающий взгляд отца. Татьяна заметила, обычно он дотошно напоминает сыну, что должно быть главным на сегодняшний день, о чем он не должен забыть, будучи в школе и после возвращения, а тут – какая-то холодная безучастность… Да нет – просто напряженка какая-то!
После ухода сына она долго пыталась и так, и эдак что-нибудь вытянуть из Андрея. Но он успокоил и заверил ее, что все в порядке. 
Меж тем, балансируя то на одной, то на другой ноге, Данька медленно спускался с лестницы, напряженно соображая, как избежать предстоящего разговора с Лидией Захаровной. Он не так страшился выяснений по поводу каких-то ЧП с отцом или матерью, как с ней, своей первой учительницей. Потому что родители в любой ситуации старались, насколько это возможно, посмотреть на случившееся глазами сына, и Даньке не так тяжело было чувствовать себя виноватым или признавать свои ошибки. А рядом с учительницей он терялся, потому что никогда не мог понять, понимает она его или нет, одобряет или  осуждает. Но всегда получалось как-то так, что слово за слово, она умела «вытащить» из собеседника все, что ей было нужно. И это оставалось для всех совершенно непостижимой – должно быть, профессиональной – тайной мудрого педагога. И Данька понимал, что от разговора не отвертеться, и, значит, придется рассказать все с самого начала.

                          *  *  *

… А лето было просто чудесным. Уже третий раз за свою жизнь он был с родителями в гостях у бабушки, в маленьком подмосковном городке. Судьба баловала его в этом путешествии совершенно счастливым окружением любящих людей, обилием тепла и солнца, калейдоскопом развлечений и удовольствий. Но она приготовила ему еще один сюрприз на обратной дороге – к дому. 
Из Москвы поезд отправлялся почти ночью. На посадке две молодые милые девушки – проводницы, озаряя лица улыбками, задорно здоровались с пассажирами и находили для каждого добрые слова.
Увидев Даньку, симпатичного подтянутого подростка рядом с родителями, одна другой нарочито громко сказала:
 – Лен, смотри, какой кавалер в наше общество вливается! – и весело подмигнула, хлопнув его легонько по плечу. 
– Да галантный какой, – подхватила другая, видя, как Данька протянул руку маме, когда та сделала первый шаг с платформы в вагон.
 – Знай, наших! – шутливо поддержал девушек и отец, здороваясь с ними.
Одну из девушек звали Светой, другую – Леной. Когда поезд тронулся, они быстренько выполнили необходимые формальности и как заботливые хозяйки пожелали  пассажирам доброй ночи.
Впереди были три дня и три ночи путешествия в этой временной гостинице на колесах до южного города у подножья гор.
… Утром, проснувшись, Данька вышел из купе в коридор и увидел, как одна из проводниц уже в белой наколке и переднике несла сразу несколько стаканов чая в подстаканниках.
 – Давайте, я помогу, – кинулся Данька к ней, протягивая руки.
 – Помоги, парень, не откажусь. Меня Лена зовут, а – тебя?  
 – Данил, – по- взрослому ответил тот, – но все Данькой называют.
 – Хорошо, Дань, иди в наше купе, там уже разлитый чай наготове, возьми, сколько сможешь и неси маме с папой и – дальше.
С этого момента и до конца пути Данька стал незаменимым помощником проводниц. Он делал все, о чем его просили и не просили: подметал вагон, мыл стаканы и чашки, разносил по купе чай, сахар , печенье, настольные игры, включал и выключал по необходимости радио, яркое и умеренное освещение, караулил купе проводниц, если одна из них спала, а другой надо было отлучиться, следил за нагреваемостью титана, чтобы кипятка было достаточно. Словом, Фигаро – здесь, Фигаро – там! А когда они надевали на него форменную фуражку и давали подержать при отправлении предупредительный флажок проводника, Данька был совершенно счастлив.
Девчонки искренне радовались и благодарили Даньку и его родителей за то, что он такой безотказный, трудолюбивый мальчик.
Как-то, сидя у них в купе, Света сказала:
 – Дань, да ты прирожденный железнодорожник. Тебе вот еще малость подучиться – и запросто в рейс можешь ходить самостоятельно. – И видя, как у мальчишки загорелись глаза, продолжила, – вот вернемся, пойдем с Леной к начальнику станции, чтобы он тебе благодарность объявил, правда, Лен? – обратилась она к напарнице.
 – Угу, – та с готовностью кивнула головой.
 – Мы ему скажем твой адрес, и он тебя к себе вызовет. А ты, если еще захочешь поработать с нами – наш вагон все время 5-ый – в любое время приходи, мы тебя всегда возьмем.
Девчонки по своей глупости и не понимали, какое зерно уронили в душу мальчишки.

… Лето закончилось. Начался новый учебный год, а в душе у Даньки все еще полыхали краски памятного путешествия. На его фоне занятия в школе казались скучными и однообразными, хотелось продолжения чего-то необыкновенного, взрослого…
А тут еще подогрела и обострила настроение статья в «Пионерской правде», которую родители выписывали для него. В ней рассказывалось, как два товарища, Данькиного возраста, решили совершить кругосветное путешествие на корабле. И для этого они надумали добраться до бухты, под прикрытием темноты пробраться на корабль, затаиться там до выхода в море. А когда берег останется далеко позади, выйти из укрытия, во всем признаться капитану, выразить готовность выполнять на корабле любую работу. И он, как им казалось, чуткий и растроганный, примет их в свою команду, и они увидят настоящий океан и дальние страны. Часть плана мальчишкам действительно удалась. Они проникли-таки на большой теплоход и долго оставались незамеченными в своем укрытии. Но, не ориентируясь во времени и пространстве, не имея ни малейшего представления о скорости судов и местонахождении, они «нарисовались» на палубе, как они думали, уже в открытом море. На самом деле судно еще было на рейде. Разгневанный капитан вызвал береговой катер, нашкодивших мальчишек доставили на берег со всеми для них и для родителей безотрадными последствиями.
Статья эта сильно взволновала Даньку. «Ну, что за дураки! – с возмущением думал он. Им надо было…» И дальше он умозрительно представлял, как и что должны были сделать эти мальчишки, чтобы добиться цели. Под впечатлением прочитанного он находился несколько дней, представляя себя на их месте.
И вдруг что-то в его сознании будто щелкнуло. «А почему – на их месте? Я ведь и сам для себя могу что-то придумать и сделать. Ну, что я в этой школе еще не видел? Грамоту изучил. Все остальное можно постигать, папа говорил, самостоятельно, по желанию. Надо разыскать Лену со Светой, они же говорили, что я могу работать проводником. Дождаться их возвращения из рейса, пойти к начальнику станции, чтобы он разрешил работать с ними. А если не разрешит – уеду на Капчагай, это хоть и не настоящее море, а рукотворное, все равно – море. Там много настроено домиков для отдыхающих летом, а сейчас, в ноябре, они пустуют – выбирай любой, живи, сколько хочешь. Можно ловить рыбу, питаться ей или менять в соседних поселках на что-нибудь другое…» – так думал Данька, уже прикидывая примерный план действий.
Сказано – сделано. В назначенный для себя день после третьего урока на перемене он отозвал Вадьку и под большим секретом сказал ему, что намерен сегодня бежать из школы, из дома. Но учебники все же жалко и попросил его занести их к нему домой. Ошарашенный и восхищенный Вадька даже не удосужился расспросить Даньку о деталях своего замысла. Преданно глядя в глаза другу, он пообещал выполнить его просьбу, и Данька в ту же минуту быстро зашагал по школьному коридору и растворился.
Троллейбус привез его на Центральный железнодорожный вокзал, где на огромной площади под высоченными мраморными колоннами копошились и беспрестанно двигались туда-сюда сотни и наверно тысячи людей. Когда летом Данька был здесь с родителями, он этого вроде бы и не заметил. А сейчас как-то неуютно поежился, но быстро пришел в себя и направился к двери с табличкой «Начальник станции». Дверь оказалась закрытой на замок, и немного постояв перед ней, он решительно отправился на перрон.
Его намерение быстренько отыскать знакомых проводниц тут же споткнулось о первую заковыку: где искать? Как? С большим опозданием и досадой Данька вспомнил, что не знает даже их фамилий. Перед глазами возникли платформы со множеством разбегающихся путей. Не зная, как поступить иначе, он подошел к первому же составу на первом пути. Лет сорока мужчина (старый, на взгляд Даньки) в форменной одежде возле 5-го вагона был недружелюбен и малоразговорчив. На вопрос Даньки, где проводницы Лена и Света, он неопределенно хмыкнул и жестом попросил его идти подальше. Мальчишка пытался что-то объяснить, но «старик» только угрюмо поглядывал и предложил ему поискать их на других направлениях. Данька побежал к следующему и еще к следующему составу, но и там ничего не знали о двух подружках, которых он разыскивал.  
Меж тем время подтянулось к обеду, и привыкший к режиму желудок напомнил о себе. Незаметно для себя, отщипывая прямо в кармане по крошечке, по кусочку, он съел заготовленный с вечера кусок хлеба с соленым огурцом. Еще была горсть медяков, которые Данька предусмотрительно собрал изо всех пеналов, стаканов для карандашей и других канцелярских стаканчиков, которых в доме было немало. Но в номинале этого хватило бы от силы на два-три самых дешевых пирожка, и он понимал, что деньги надо сберечь как НЗ.
Составы подходили один за другим, и он как угорелый, носился от платформы к платформе, от одного 5-го вагона к другому. Ноги гудели. Где-то внутри себя он чувствовал нарастающий неуют и раздражение. Смутно понимал, что чего-то он все-таки не додумал, но признаться в этом не хотел или детским умишком еще не умел серьезно сосредоточиться и продолжал встречать поезда и лететь навстречу 5-м вагонам. Его везде выслушивали, недоуменно поводили плечами и произносили одну и ту же, будто заколдованную фразу: «Мальчик, поищи на другом направлении».
Данька устал. Ужасно хотелось есть. Ноги невольно понесли его в здание вокзала посидеть немного, отдохнуть и подумать, что делать дальше. Время подтянулось к вечеру. Большие электронные часы высвечивали 20:00. В казенном, жестком и неуютном кресле Данька еще больше насупился. Прямо напротив него был буфет, к которому подкатила большая тележка с фургоном. Рабочий в белой куртке стал выгружать из него на прилавок ну, совершенно, как ему казалось, диковинные вкусности – на больших подносах свеженарезанные бутерброды с колбасой, сыром, пирожки с золотистыми бочками, жареную рыбку, рулетики, плюшки и гору теплых ароматных котлет, запах которых так взбудоражил Даньку, что он встал и подошел к буфету поближе.
Закончив всякие пометки в каких-то своих тетрадочках, буфетчица встретилась глазами с Данькой.
 – Тебе чего, мальчик? – задала она обычный вопрос и, не услышав ответа, повернулась спиной.
Обернувшись через минуту, она снова увидела эти вопрошающие глаза и уже менее заинтересованно предложила или покупать что-то, или идти в зал к родителям. Данька чуть отодвинулся от проема между витринами буфета, но совсем не ушел, а продолжал сверлить взглядом эту толстую как сальтисон тётю. Где-то он слышал, что все толстые люди по натуре – добряки и надеялся на угощение, посылая ей, как ему казалось, говорящий взгляд. 
Идти на перрон почему-то больше не хотелось. Уставшему голодному мальчишке мерещилась домашняя лапша, которую любит готовить папа. При мысли о родителях у Даньки зарябило в глазах и засвербило в носу, но он взял себя в руки и мысленно еще раз поклялся тут же написать им, как только поезд с Леной и Светой унесет его в первый трудовой рейс. А пока… пока надо было еще найти их.
Он встал и снова отправился к кабинету начальника станции. Там по-прежнему было заперто. От досады Данька крутанулся на месте и внезапно увидел двух милиционеров, идущих в его направлении. Быстро-быстро он заспешил к рядам кресел с ожидающими и присел на первое свободное место. Милиционеры прошли мимо, внимательно поглядывая в его сторону, но, видимо, не заметив ничего необычного, не остановились. На время у Даньки отлегло от сердца. Перспектива оказаться в милиции вовсе не входила в его планы.
«Что же делать? Что же делать?» – лихорадочно думал беглец, уже более сознавая, что побег сегодня вряд ли состоится. Но мысль о возвращении домой пугала своей невероятностью. Как же так? Он уже, примерно, набросал в мыслях текст письма к родителям, в котором не сомневается, что они поймут его, и не будут сердиться. Ведь папа все время учил его самостоятельности, упорству и ответственности за свои поступки в достижении цели. И вот, когда он решил, что пришла пора начинать быть самостоятельным – сразу показать себя размазней? Нет, папа этого не одобрил бы! Глаза Даньки потихонечку закрывались, дремота наваливалась приятной тяжестью…
Нет, нет! Он стряхнул накатившуюся волну, огляделся вокруг себя, быстро встал и вышел на привокзальную площадь. Троллейбусы еще ходили. Это был единственный транспорт, который довезет его прямо к дому. Времени почти 23:00. Всего 40 минут и – Данька будет дома. А там – папа, который все поймет, и горячий ужин, и ночью приедет мама…

… Лидия Захаровна так зачарованно слушала, так сопереживала беглецу, то округляя глаза, то вскидывая брови и покачивая головой, ни разу не перебив рассказчика, что Данька уже чувствовал себя не то чтобы провинившимся, но рассчитывающим на снисхождение - точно. Наконец, он умолк.
После некоторого молчания учительница спросила:
 – Даня, ну, ты скажи мне, что все-таки заставило тебя вернуться домой? Страх перед неизвестностью? Проснувшаяся совесть? Осознание рухнувшего плана? Что? –  
Данька наклонил голову набок, пошарил глазами по стене, будто именно там написан ответ на вопрос и простодушно ответил:
 – Знаете, Лидия Захаровна, когда я стоял у буфета, я так выразительно смотрел на буфетчицу, но… она не поняла. Зато я понял. Правду говорят, голод – не тетка… 

              *****************