ЗАБЛУЖДЕНИЕ ОДИНОЧЕСТВА

Затрещал домофон упорно,
Звуковую являя прыть.
Кто же это в такую пору
Вдруг решил меня навестить?
За окошками – минус двадцать,
Ветер по'низу так и рвет.
В щель любую готов забраться,
Да никак её не найдет.
Плотно двери кругом закрыты.
Нынче ветер – везде изгой.
В одичалом зловещем ритме
Сам и пляшет перед собой.
Хорошо в эту пору дома
Пить горячий душистый чай.
И под легкий налет истомы
Вспомнить что-нибудь невзначай.
Жаркий, к слову, июльский полдень,
Пряный запах лугов, река…
Синь небес над простором водным
И в несмелой руке – рука.
… Время быстро свой лик меняет.
Лишь один на один с собой
По-особому понимаешь
Смысл зависимости земной.
Но покой – не всегда отрада.
Часто хвори в нем скрыт разгон.
И душе одинокой надо,
Чтобы тишь взрывал домофон.
Вот, как нынче, в затишье пресном
Послан кто-то мне дух поднять.
Вот и сядем за столик вместе,
Будем вместе «чаи гонять».
Радость светлая мне свалилась,
К домофону спешу припасть.
… Там… соседка… ключи забыла.
Ей ... всего лишь – в подъезд попасть…

  *  *  * 
СМЯТОЕ БУЙСТВО

Шок – я тебя забываю!
Шок, вот и пройден маршрут.
Шок, переправы сжигаю.
Шок – здравым мыслям салют!
Явь – камнем падает слово.
Явь – обнаженная суть.
Явь – и не будет иного.
Явь – молча свечку задуть.
Дрожь – сил неравных сраженье.
Дрожь – вкус любви на губах.
Дрожь – миг до грехопаденья.
Дрожь – приступ гнева всердцах.
Ком – это смятое буйство.
Ком остро в горле першит.
Ком – когда тихо и пусто.
Ком – нет причины спешить.
Бред, будто сердце не дрогнет.
Бред, что не больно глазам.
Бред – пересечься в дороге,
Бред, чтоб очнуться не там.
Свет – звезд рассыпанных ливни.
Свет – жаркий сполох в груди.
Свет – красота и наивность.
Свет, может, там, впереди!

   *  *   *
ЛУЧШЕЕ ИМЯ

За день до рожденья ребенок у Бога,
Немного волнуясь, спросил:
 – Мне завтра пора отправляться в дорогу,
Боюсь я неведомых сил.
Я так еще мал, беззащитен и робок.
Как буду я жить на Земле?
Кто вместо тебя, всемогущего Бога,
Мой путь мне укажет во мгле?
 – Не стоит об этом, дитя, волноваться.
Господь своих чад бережет.
Отправил я ангела, чтобы дождаться
Тебя у последних ворот.
Он станет тебе неотступной защитой
И ночью глубокой, и днем,
Под ветром холодным, в дорогах размытых
И в мире бескрайнем твоем.
– Но рядом с тобою я счастлив без меры,
Играю, смеюсь и пою.
И чем возместить мне такую потерю,
Любовь оставляя твою?
– Твой ангел, как я, будет петь, улыбаться,
Ни в чем ты не будешь забыт.
Ты снова сумеешь счастливо смеяться
И нежно и свято любить.
И все-таки, пристально глядя на Бога,
Ребёнок со страхом сказал:
 – Я слышал, что зла на Земле очень много,
А ты мне о том умолчал.
Господь широко улыбнулся малышке:
 – Не надо бояться! Держись!
Во благо твоё, пока ходит и дышит,
Твой ангел отдаст свою жизнь.
… Во власти неясных тревог и волнений
Ребенок несмело вздыхал.
А Бог терпеливо над ним, постепенно
Свет истин своих проливал.
Внезапно в беседу младенца и Бога
Ворвался отчаянный крик.
И шумы с призывом: «В дорогу!», «В дорогу!»
Разлуку приблизили вмиг.
Совсем испугавшись стихии ревущей,
Ребенок успел прокричать:
 – Скажи же мне имя его, Всемогущий,
Как ангела мне называть?
Господь отозвался с улыбкою странной:
 – Не в имени дело, мой свет.
Ты сам назовёшь его ласково МАМОЙ.
И лучшего имени – нет/

*  *  * 
МОЯ ОДИССЕЯ

Не знаю, когда потеплеет
За мутным морозным окном.
Огарок души моей тлеет
Рассеянным тусклым огнем.
То логике гибкой внимаю
В звучании истин простых,
То снова нелепо вмерзаю
Я в стужу дистанций твоих.
То в масть, то в тщету и обиду
Спрессованы жизни слои.
И каждому Сцилла с Харибдой
Готовят капканы свои.
Вершится судьбы одиссея
В извилинах каждого дня,
Расплавленной магмой своею
Насквозь прожигая меня.
Заранее Сцилла с Харибдой 
Добычу свою стерегут,
И с хохотом диким и хрипом
В кипящую бездну ведут.
С какою издёвкой пророчат
Мне ведьмы погибель мою !
Но сердце еще раз отсрочку
Берет у судьбы на краю.
Любви самовытканный лоскут 
Как щит над собой подниму.
И, может быть, станет не просто
Пустить мой кораблик ко дну.
И верю, расступится небыль,
И в истинной сути своей
Хранящим посланником неба
Сойдет ко мне мой Одиссей.
… То гаснет мечта, то сияет,
То тлеет как угольный вспых…
Но снова и снова вмерзаю
Я в холод дистанций твоих.

*  *  * 
  И З М Е Н Ы

Я тебя попросила
посидеть под луной
И негромко спросила:
 – А не скучно ль со мной?
Ты качнул головою, 
улыбнулся в ответ.
И сказал, что со мною 
был бы тысячу лет,

Я не стала перечить, 
спрятав оторопь глаз – 
Мне подобные речи 
говорили не раз.
Только гасла и таяла 
светлой радости новь.
И сторонними далями 
 проходила любовь.

Часто всем изменяла.
 И в изменах моих
Зарождалось начало 
Отреченья других.
Никого не держала 
ни слезой, ни рукой.
И сама понимала – 
очень трудно со мной.

Только ночь начинается, 
обступают «грехи» - 
Сами в строчки сбегаются 
самозванцы-стихи.
Но за эту «порочность», 
эту тягу к стихам
Я не то, чтобы ночи - 
даже душу отдам.

Только кто же захочет 
вместо милой своей
Видеть каждою ночью 
сгустки рифм и идей?
И на этом кончалась 
крепость пламенных уз.
Я себе обещала,
что ума наберусь.

… Под луной мы сидели
На ступенях крыльца.
Соловьиною трелью
 Наполнялись сердца.
Но сквозь тучку Селена 
свой прищурила глаз – 
И… навстречу измене 
снова жизнь понеслась/

*  *  * 
НЕСПЕТАЯ ПЕСНЯ
 (п р и т ч а)

Давным-давно в деревне позабытой
Неспешно жизнь убогая текла.
И, как в архивных сообщалось свитках,
Деревня вымирающей была.
Почти средневековьем отдавала
Здесь суть мирская в паутине лет.
Иль, как теперь иначе бы сказали,
Таков уж был её менталитет.
Там мальчик жил, 
веселый и смышленный,
Да вот не знал он, чем себя занять.
Тянулись дни за днями монотонно,
А лени не хотелось уступать.
Однажды он во сне увидел море
И был невыразимо потрясен
Величием лазурного простора
И многострунной музыкою волн.
Пленённый чудодейственною силой,
Решил парнишка море отыскать,
Ценою своих собственных усилий
Хоть раз его вживую увидать.
Он к умудренным жителям с доверьем
Пришел и сон чудесный рассказал.
Но каждый уважаемый в деревне
Лишь головой сомнительно качал.
Никто из них не мог себе представить – 
Какое море? Что за ерунда?
Скорее мир с ног на голову встанет,
Но чтоб границ не ведала вода?...
Юнцу твердили мудрые селяне,
За сумасбродство плата высока.
Кому нужны лишенья и скитанья?
И пальцами крутили у виска.
Но, словно вызов сущему бросая,
Невежеству, рутине, пустоте,
Он поспешил как на свиданье с раем
Навстречу ослепительной мечте.
                       * * * 
И бодро, и сноровисто шагал он,
Придя к развилке меченых дорог.
И, разгоняя легкую усталость,
В тени большого дерева прилег.
Еще катилось солнышко по кругу,
Когда избрав дорогу на восток,
Наш путник резвоного и упруго
Продолжил свой отчаянный бросок.
Старательно он мерил расстоянье.
И вот в один из промелькнувших дней
Завеса придорожного бурьяна
Вдруг стала ниже, реже и светлей.
Добрался он до редкого селенья.
От суеты и праздности вдали,
Где жители толково и умело
Дела свои достойные вели.
Там жизнь в труде вершилась и достатке,
На всех хватало хлеба и вина.
Здесь предложили юноше остаться
И жить по свойствам сердца и ума.
Что, дескать, море – это не находка,
А жизнь – не бег трусцою налегке.
И юноша откликнулся охотно,
Остался жить в радушном уголке.
… Промчался год. Затем другой. И третий.
Он в жизнь свою был искренне влюблен.
Остепенился. Повзрослел заметно.
И вдруг однажды вновь увидел он
Тот сон, что снился мальчику когда-то,
Растаявший в житейской суете.
Как будто неожиданным возвратом
Напомнил о несбывшейся мечте.
Недолго он прикидывал решенье
И, отодвинув будней пестроту,
Простился с полюбившимся селеньем,
Чтоб отыскать заветную мечту.
                       * * *
К развилке вновь 
с мальчишеским волненьем
он подошел, как было в первый раз.
Но, взяв теперь иное направленье,
Отправился в свой путь, благословясь.
Наш мо'лодец вынослив был и крепок
И вот уж через пять погожих дней
Старинная пред ним предстала крепость – 
Свидетельница битв богатырей.
А за её решетчатой оградой
В приметах шумной жизни городской
Дома тянулись, ярмарки, посады
И прочий дух обители мирской. 
Вся пестрота и гомон, и шумиха
Бальзамом в сердце юноши сошлись.
Он с этой городской неразберихой
Решил связать оставшуюся жизнь.
Быт города скитальцу оказался
Со всем его укладом по душе.
Учился много. Делом занимался.
И память не тревожила уже,
О том, что он, мечтательный мужчина
Сюда когда-то сам себя принёс.
Ну, а зачем? – за давностью причины
Не мог найти ответа на вопрос.
… Но вдруг опять живым напоминаньем
К нему вернулся дивный детский сон.
И море ослепительным сияньем,
Казалось, полыхнуло за окном.
От самобичевания немея,
Он размышлял, что если отыскать
И в этот раз путь к морю не сумеет,
За что себя он будет уважать?
И, стало быть, с рождения доныне
Вся жизнь его бесцельною была?
– Нет-нет! – сказал он. – Это поправимо. – 
И вновь его дорога увела.
                        * * * 
И вот опять знакомая развилка,
Где путь себе он дважды выбирал.
А в третий раз сквозь 
множество извилин
Вглубь леса по наитию попал.
Глядит, пред ним широкая поляна,
Изба, крыльцо высокое, цветы
И… женщина, с полотен Тициана,
Немолода, но дивной красоты.
Хозяйка в дом радушно пригласила,
Но прежде чем вопросы задавать,
Обедом сытным гостя накормила.
И предложила выйти в палисад.
И там в неторопливом разговоре
Бесхитростно поведала о том,
Что муж её, надежда и опора,
Покинул невозвратно этот дом.
Война проклятая тому причиной.
И вот теперь она обречена
Быть до конца без близкого мужчины
И доброго надёжного плеча.
Но, может, он, скиталец, согласится
С ней разделить остуженные дни?
И, может, слёзы счастья на ресницах
Друг другу смогут подарить они?
Задумался мужчина на мгновенье,
Не стал лукавить сам перед собой.
Взглянул в глаза хозяйке откровенно
И спорить не осмелился с судьбой.
… Они прожили долго и счастливо.
Большой семьей гордился наш герой.
И каждый день судьбу благодарил он
За свет в душе, за радость и покой.
И вдруг опять из юности туманной
Сошел к нему уже забытый сон
Как новое тому напоминанье,
Под чем еще не подписался он.
Старик оставил все, с чем долго связан
Был узами единства и любви.
И как-то утром, словно по приказу,
Продолжил снова поиски свои.
                     * * *
И снова встреча с давнею развилкой – 
Он три её дороги перебрал.
И только лишь последняя тропинка
Звала его средь зарослей и скал.
Тропа была крута и камениста,
Старик боялся выбиться из сил.
Он не владел искусством альпиниста,
К тому же, стар и слаб довольно был.
Вот и гора. Старик намеревался
Там, на вершине дали обозреть.
Почти без сил на кручу он поднялся
И заново увидел белый свет.
Простор бескрайний – сонная развилка
Под сенью крепких вековых дубов.
Село, куда он в юности прибился,
Где навсегда остаться был готов.
Увидел город в розовом тумане,
Примет всё те же пёстрые слои.
А вот и лес с избою на поляне,
Где прожил годы лучшие свои.
А вдалеке в немыслимом просторе,
Соперничая с небом синевой,
Плескалось удивительное море,
Играя шаловливою волной.
И тут старик непроизвольно вздрогнул,
Увидев, что прозрачны и в пыли,
Им пройденные некогда дороги
Как оказалось, все к нему вели.
Он за сердце схватился, покачнулся,
Из рук опору резко опустив.
В ту сторону, где море, обернулся
И еде слышно вымолвил: – Прости...
С последним вздохом тени сожаленья
Коснулись черт сурового лица.
      Дороги – словно песни исполненье.
      Но ни одной не спел он до конца.

        *  *  * 
ХОЧУ ОПЬЯНЕТЬ

(р о м а н с)

Я это имя как в бреду
Шепчу холодными губами.
У разума на поводу
Сама в себя бросаю камень.
Но так хочу я опьянеть
От чар волшебного мгновенья,
В глаза взглянуть и замереть
В случайности прикосновенья.

Зачем мне рок жестокий дал
Познать иное измеренье,
Чтоб быть сраженной наповал
Своею собственною тенью?
Но так хочу я опьянеть
От музыки живого слова,
С которым бы восторг, и свет
Душе моей вернулись снова.

Тянусь к тебе через года,
Сквозь расстоянья и разлуки,
Но попадают в никуда
Мои тоскующие руки.
Но так хочу я опьянеть
От стука бьющегося сердца,
Разжечь костер и догореть
Или с тобою в нем согреться.

Вот так хочу я опьянеть…

*  *  *