ЧЕРЕЗ ПЛОТЬ И КРОВЬ
                      (или У Р О К    Ч Е С Т И )

  Юлька бежала по улице вприпрыжку, одновременно умудряясь переплетать ноги веревочкой. Летний день долог, пора летних каникул только началась, а на душе – легкость и радость – как тут не прыгать! Правда, радость чуточку омрачалась при мысли о предстоящем разговоре с бабкой. Было около четырех часов пополудни. Время обеда Юлька пропустила, а баба Вера слишком строга, чтобы не заметить этого. В такт скачущей походке скакали и мысли восьмилетней девчонки. Что бы такое сказать бабуле, чтобы она не слишком ругалась?
Чуть впереди и сбоку маячила фигура соседки из их трехквартирного дома, тети Лизы. Еще немного, подумала Юлька, и их пути под углом сойдутся. Соседка работала воспитателем в детском саду. В ее кармане всегда находились какие-то карамельки или кусочки сахара для своего сыночка Витюши, но она всегда охотно угощала ими и соседских детей. Похоже, соседка возвращалась с работы. На согнутой левой руке у нее покачивались две большие буханки пеклеванного хлеба, на которых лежало что-то скатанное в трубочку. В надежде на возможное угощение Юлька и торопилась поравняться с тетей Лизой.
  Но тут соседка чуть приостановилась, дважды громко чихнула и, слегка изогнувшись, стала доставать носовой платок из правого кармана жакета. В этот момент легкая  трубочка слетела с хлеба в траву, оставшись вне поля зрения хозяйки. Юлька сменила свои подскоки на обычный шаг, стараясь заприметить это место. И быстро подбежала туда, едва соседка повернула за угол. Но когда она подняла находку, глаза ее бешено округлились. В руках Юлька держала деньги. Купюры по сто, пятьдесят и десять рублей были сложены одна в другую и свернуты трубочкой.
 Девчонка зажала деньги в руке, но детский кулачок для двухсот пятидесяти рублей был слишком мал, чтобы уместиться в нем незаметно. И карман платьица тоже неестест- вено оттопырился, когда она попыталась уложить их туда. Юлька огляделась по сторонам, лихорадочно соображая, куда же их побыстрее спрятать. Мысль о том, чтобы догнать соседку и обратить ее внимание на потерю, даже не всколыхнула детскую головку.
Она немного постояла на месте и, предполагая, что соседка уже дошла до дома, где крадучись, где стремглав, быстро добежала до своей калитки. Дом был построен так, что в каждую квартиру с улицы вел отдельный ход. Рядом с калиткой росла высокая корявая ветла с накренившимся в сторону огорода пологим стволом. Юлька очень любила старую ветлу, чуть ли не с пеленок лазала по дереву, тащила за собой игрушки, играла там, пряталась, иногда засыпала среди раскинутых ветвей, как на больших упругих ладонях. Случалось, падала, но поплевав на ссадины и ушибы, снова взлетала по стволу как цепкая обезьянка.
Вот и сейчас она быстро-быстро растворилась в листве. На стыке старого ствола с одним из его мощных отводов было трухлявое углубление. Возможно, кто-то из птиц напрасно пытался устроить там гнездо, но, скорее всего, в этом месте наметился необратимый процесс усыхания. Юлька сдвинула к краям труху, положила в углубление деньги и снова трухой прикрыла. Сразу стало спокойнее, колотившееся сердчишко забилось ровнее, пылающие щеки постепенно обрели естественный цвет.
На крыльцо вышла бабка, выплеснула водицу из миски на ближайшую цветочную клумбу, долгим взглядом обвела прилегающую территорию.
  – Ба, я – здесь, – подала голос Юлька, как ей казалось, с поднебесной высоты.
  – Я тебе дам – здесь, поганка! Где тебя бесы носят? Марш домой! – баба Вера и впрямь сердилась за долгое отсутствие внучки.
Все взрослые бабушкины дети – Юлькина мать и два ее брата – с утра до позднего вечера работали, не покладая рук. Уже семь лет, как кончилась война, а жилось все еще трудно. Не то, чтобы совсем голодно, но нехватки и откровенная бедность выглядывали изо всех углов. Маленьких заработков на большую семью не хватало, вот и подрабатывали всюду, где было можно. На бабкины плечи ложился быт, варево, посильная уборка и присмотр за Юлькой.
 Свою единственную пока внучку она любила без памяти, но была строга с ней, не допускала никакого сюсюканья. Любовь была взаимной. По ночам, прижавшись к бабке тощеньким тельцем, а спали они вместе, Юлька горячим шепотом обещала, что скоро она вырастет большая, станет доктором и вылечит все-все больные пальчики на руках любимой бабушки. Купит теплую мягкую шубу, чтобы никогда не мерзла и не болела ее спина. Беззвучно шевеля губами, бабка осеняла крестом свою любимицу и целовала ее милую головку.
… Ближе к вечеру Юлька получила разрешение погулять еще. Ее не покидали мысли о находке, но правильно распорядиться ими восьмилетняя девочка не знала, как. Никаких угрызений совести за чужие деньги она совершенно не испытывала. Не вытащила же она их у тети Лизы! Нашла – и всё! Теперь деньги принадлежат ей. И больше всего ей хотелось сделать подарок бабе Вере. Может взять и отдать их бабке, и совсем чуть-чуть оставить себе на конфеты, мороженое, кино? Но где-то на самом донышке детского сердчишка гнездился страх. Потому что бабка сейчас же спросит, как Юлька нашла деньги, где это случилось, почему спрятала, а не принесла в дом взрослым? На эти вопросы ей отвечать не хотелось. А вот поесть сладенького… Ну, хоть совсем немножко конфет…И белую пышную булочку с корицей или ванилью… Такие давали в школе на большой перемене, бесплатно, всем, даже двоечникам. Только были они совсем маленькие, зато – свежайшие, с незабываемым ароматом. Двоечникам в эти минуты, как ей казалось, должно было быть стыдно. Ведь за двойки не поощряют, но булочки им все равно давали. Юлька закрывала глаза и представляла, как получает из рук продавца такую же белую воздушную булочку, только размером не с чернильницу, а с чайное блюдце.
Но подойти к прилавку с самой меньшей из имеющихся купюр – десяткой – невозможно. Во времена, когда сдобная булочка средних размеров стоила три копейки, а детский билет в кино – пять, даже один рубль в детской руке выглядел сокровищем. А десять рублей – это же целое состояние! Ребенка могли задержать, вызвать дежурного милиционера, чтобы выяснить, откуда деньги, поскольку с такой суммой детей в магазин не посылают. И как теперь быть? Никаких умных мыслей Юльке в голову не приходило, а желание, начать эти деньги тратить, росло с каждой минутой.
Из соседнего дома вышла Юлькина подружка Ленка. Обе сели на лавочку возле дома. Ленка быстро заметила, что Юлька «не в себе».
 – Дома, что ли, «нагрели»? – осторожно спросила она.
Юлька отрицательно мотнула головой и промолчала.
 – Поссорилась с кем-то? – не отставала Ленка.
Та снова качнула головой.
 – Да что случилось-то, что? – Ленка тряхнула подружку за плечо.
И Юлька поняла, что не может удерживать эту великую тайну только в себе. Ее надо обязательно с кем-то разделить. И почему бы не с Ленкой?
Взяв с подруги страшную клятву, что она никогда никому – ни слова, Юлька рассказала про найденные деньги. Услышав это, у Ленки разгорелись глаза, особенно после того, как узнала общую сумму. Обняв подружку за плечи, она быстро зашептала:
 – Нам надо разменять хоть одну деньгу, а потом что-нибудь еще придумаем.  
Насчет «что-нибудь придумаем» Ленка не оговорилась. Она была старше Юльки всего на год, но практической хватки и сметки для ее возраста у нее было более чем достаточно. Война оказалась серьезной выучкой всем от мала до велика. Как и Юлька, она жила с дедом и бабкой, хотя родители ее имели дом на той же улице. За ними тянулась какая-то сомнительная слава. Вроде как, вечерами в их доме собирались любители поиграть в азартные игры на деньги. Не раз милиция делала неожиданные рейды в темное время суток. Но в доме Ленкиных родителей окна всегда были плотно зашторены, а двери – на запорах. К тому моменту, как милиция достучится и проникнет внутрь, обитатели дома неведомо как и куда растворялись или благочинно сидели и чаевали вокруг самовара, негромко беседуя. Точными доказательствами органы не располагали. Ленка признавалась, что с большей охотой жила бы с родителями, но те почему-то настаивали и постоянно выдворяли ее к бабке с дедом.
Узнав от подруги тайну, Ленка быстро сообразила свою выгоду. Теперь Юлька не сможет одна тратить найденные деньги, а только с ней, на равных. Не зря же она пообеща- ла молчать. И предложила Юльке отправиться в магазин за вкусностями прямо сейчас.
– Хорошо, - согласилась та. – Сейчас принесу денежку. Подожди. – Показать Ленке расположение тайника Юлька не хотела.
Ленка не предполагала, что самой меньшей из купюр окажется десятка, и желание пойти в магазин немедленно тут же погасло.
 – Знаешь, Юль, ничего сегодня не получится, – сморщив нос, произнесла она, – пойдем завтра. Деньги надо разменять... Ты дашь мне эту десятку до утра? Я пойду сегодня ночевать к родителям и попытаюсь разменять ее … у кого-нибудь.  
 – А если у тебя взрослые отберут? 
 – Не отберут! Я сама, у кого хочешь, отберу. 
 – Ну, ладно, – не очень охотно согласилась Юлька. – Так хотелось сегодня… 
Юлька чуть-чуть боялась, что деньги у Ленки отберут, или она присвоит их себе, сославшись на то, что, мол, потеряла по дороге или уронила нечаянно в трубу, колодец или еще куда. Но Ленка оказалась честным «менялой» и десятку не «заныкала». Как она меняла ее у охваченных азартом «приятелей» отца и матери – никто никогда не узнал бы, но на утро поджидавшей её Юльке она принесла две трешницы и четыре рубля.
Девчонки обнялись и запрыгали от радости. На рубль можно было купить более килограмма дешевой карамели. Подружки купили полкилограмма, и этого было немыслимо много для неизбалованных сладостями желудков. Еще они купили две большие сдобные булки и со всем этим сокровищем отправились в ближайший сквер.
Там на широкой скамье они поровну разделили трофеи, до отказа заполнив карамелью карманы платьев. Булки они умяли в мгновение ока. А вот с конфетами оказалось сложнее, их рассасывание требовало времени. За один раз столько конфет не съесть, как бы ни жаждали этого глаза. Насытившись, обнаружили, что конфет еще много, а в горло уже не лезет, и очень хочется пить. Возле уличного лотка выпили по стакану газировки и поплелись домой. С царственным видом угощали конфетами девчонок и мальчишек со своей улицы. Те остолбенело принимали угощение, но никто и не подумал спросить, откуда оно и по какому случаю.
Так продолжалось несколько дней.  
Между тем, весть о том, что у Лизаветы пропали деньги, распространилась быстро. Ее уважали, она была вдовой фронтовика, воспитывала трех сыновей. Двое из них были достаточно взрослыми. Один учился в ФЗО на токаря, другой был гордостью матери, – спортивными достижениями в легкой атлетике он защищал честь области. А третий – свет очей, Витюшенька, был одноклассником Ленки. 
Лизавете сочувствовали. Вечерами , сидя на общей лавочке только и разговоров было о том, что никаких грабителей замечено не было, Лизавета сама в собственных руках несла зарплату. Но придя домой, денег не обнаружила ни в одном кармане. Соседи качали головами, удивленно смотрели друг на друга, но никто ничего дельного по этому поводу сказать не мог. Елизавета всхлипывала, в который раз растерянно повторяя одно и то же. Юлька крутилась тут же, поблизости от бабки, впитывала каждое слово. Но на нее никто не обращал внимания. И Юлькина совесть тихо и сладко дремала на фоне безутешного соседскиного горя.
Ежедневно по утрам Юлька с Ленкой приходили в магазин, «загружались» булками и карамелью (обратить внимание на что-то другое, видимо, не позволяла свойственная неприхотливость), шли в сквер, потом пили газировку и ели мороженое.
«Сладкую» в прямом смысле жизнь вскоре обнаружила баба Вера. Она заметила, что внучка слишком часто «не хочет» супа, отказывается от каши, отодвигает в сторону хлеб, картошку. «Что это с ней? – проносилось в мозгу. – Уж не заболела ли?» Однако других симптомов не было, все так же жизнерадостно Юлька вертелась и прыгала, притупляя тем самым настороженность бабки. Как-то, меняя ей заношенное платьишко, она обнаружила в кармашке что-то твердое. Потрясла. На ладонь высыпались крошки то ли сдобного кекса, то ли пирога, пара карамелек и несколько фантиков. Ничего не стала она ни говорить, ни спрашивать у внучки, а решила понаблюдать за ней.
Ленка, вертевшаяся каждое утро под окнами их дома, поджидая Юльку, почему-то раздражала бабу Веру. «И чего она тут все крутится, чего вынюхивает? – досадовала она. – Родители какие-то темные люди и девчонка их хитрецой мечена…» Не нравилось ей, что едва Юлька выйдет, как подружки, обнявшись, начинали о чем-то шептаться, а потом растворялись как сквозь землю до вечера.
В один из таких дней незаметно пошла она следом за неразлучной парочкой. Девчонки уже привыкли ходить в одно и то же время в один и тот же магазин. По своей наивности, шли совершенно счастливые и беспечные.
Купив как обычно кулек конфет и свежие булки, они развернулись к выходу и глаза в глаза столкнулись с бабой Верой. Та молча их вытолкнула из магазина и тут же, на тротуаре учинила допрос:
 – Так, – негромко, но зловеще начала она, – на чьи деньги гуляем? Кто это у нас такой богатенький? 
 – Это не – я, – тут же выпалила Ленка, широко и честно вытаращив глаза.
 – Значит, это внученька моя забогатела? – она так и впилась в Юльку свирепым взглядом. – Откуда деньги?  
Юлька, вмиг покрывшаяся малиновым цветом, молчала, опустив глаза. Появление бабки было столь внезапным и угрожающим, что соврать что-то «на ходу» не хватило ни мозгов, ни времени. 
 – Что молчишь? – бабка больно дернула Юльку за ухо и подтолкнула девчонку, чтобы идти. – И ты пойдем, не отставай, – бросила она Ленке, – дома разбираться будем.  
Когда вышли к своей улице, Ленка дернулась в сторону, крикнув на ходу, что ей срочно надо домой. Криво усмехнувшись, баба Вера лишь молча махнула рукой.
В полном молчании дошли до дома. Сели на лавочку под окном.
 – Ну, рассказывай, – обратилась она к испуганной и дрожащей внучке.
Уткнувшись в подол бабкиной юбки, Юлька разрыдалась. Но милая, любимая, обожаемая бабушка на сей раз была непреклонна и смотрела на внучку строгими, почти чужими глазами. Заплетающимся языком Юлька рассказала, как нашла деньги. Но утаила, что видела, как во время чихания деньги у Лизаветы слетели в траву. Да, она видела тетю Лизу, что та шла домой, но не знала, что нашла именно ее деньги – просто в траве лежала бумажная трубочка, она и подобрала.
 – А ты – что, поганка, не поняла, что это деньги нашей соседки? Столько дней разговоров об этом, крутишься, вертишься тут, среди взрослых, все слышишь – и помалкиваешь, что денежки нашла? – глаза бабушки сверкали гневом, лицо раскраснелось, волосы выбились из-под платка. – Подлая твоя душа! Придушить бы тебя на месте, чтобы гнилого семени земля не носила, – слова молотком стучали по Юлькиной голове.
 – Где деньги? Неси их сейчас же сюда.
Юлька жестом указала на дерево и покорно полезла к тайнику.
 – Вот ужо матери скажу. Она тебе живо мозги-то вставит, – неслось вслед вконец испуганной и потерянной девчонки.
Мать она боялась больше всего на свете. Ей казалось, что все матери существуют лишь затем, чтобы ругать, злиться, наказывать, запрещать, бить. А бабушки – чтобы защищать детей от родителей. Отца своего Юлька не помнила, он погиб на войне. Мать осталась вдовой, молодой, красивой, но придавленной жизнью. Днем она работала санитаркой в больнице, а вечерами «грызла» медицинскую науку в техникуме. Уставала так, что зачастую засыпала на учебниках. 
Нрава Юлькина мать была крутого. Обостренное чувство чести и справедливости порой отпугивали от нее людей, предпочитающих компромиссы. Почти не имела друзей и была слишком рациональна. Времени на дочь катастрофически не доставало, спасибо, что бабушка была рядом. Но, что удивительно, отругать и наказать дочь за непослушание или какой другой проступок у матери всегда находилось и время, и желание. А наказывала она жестко. «Вся в отца пошла» - беззвучно шептала порой бабка. Вместе с внучкой в такие моменты роняла слезу и с криком кидалась к дочери, выхватывая из ее рук пылающее от побоев тельце девочки.
Вот почему, услышав от бабки угрозу, что матери станет все известно, Юлька совсем упала духом. Она слезла с дерева, робко подошла к поникшей бабке и протянула ей деньги. Та тщательно их пересчитала – было 243 рубля. Слава Богу, потрачено было не так много.
 – И что же ты собиралась с ними делать? Так и жить воровкой на конфетах и мороженом?
 –Я – не воровка! – взвизгнула от горя Юлька. – Я нашла эти деньги, а не украла. И хотела купить тебе шубу, только… не знала, как это сделать… ну, и конфет хотелось тоже… с булками…
Баба Вера вмиг растеряла все слова. Ее многострадальное сердце способно было понять бесхитростные желания девочки, оставшейся без отца в трудное послевоенное время. Безденежье, недоедание. Она вела хозяйство в семье. Какие булки, когда обычного-то хлеба было не вдосталь?! Какие конфеты, когда и сахар-то за столом давался каждому по выдаче?! Какая шуба, если все носимое перешивалось от одного другому по нескольку раз?! 
Теплый жалостливый комочек начал, было, шевелиться в бабкиной душе. Но как же это? – остановила она сама себя. Ее внучка, ее любиминка и утеха вырастет воровкой? Десятилетия, прожитые с соседями бок о бок, сделали их людьми близкими и родными. Во все времена вместе радовались, скорбели, верили. Пережили такую войну, поддерживали друг друга, помогали. И вдруг из-за прихотей восьмилетней девчонки выпасть, что называется, из элементарных норм человеческого бытия?.. Но главное, главное, конечно же, в том, что Юлька, зная о Лизаветином горе, оказалась столь бесчестной и эгоистичной. Не устыдилась. Не принесла деньги взрослым. Не рассказала о находке. Бровью не повела, видя Лизаветины слезы. Злая и жестокая девчонка должна понести наказание!
… День неотвратимо близился к вечеру. Вот уже вернулись с работы братья матери, а вскоре пришла и она сама. Со страху Юлька была ни жива – ни мертва и то и дело переводила взгляд с бабушки на мать. Бабка была сурова и неразговорчива. Молча собрала на стол еду детям, жестом позвав ужинать и Юльку. Та замотала головой в знак отказа. Настаивать никто не стал.
Пока взрослые ужинали, она неслышно ушла в другую комнату, долго сидела недвижно, а потом решила незаметно лечь спать. Но только она надумала раздеться, дверь широко отворилась и напряженный голос матери произнес:
 – А ну, иди сюда!
Юлька покорно вышла. Мать стояла посреди кухни. В ее руках была хозяйственная сумка. Вернее, руки матери изнутри будто расправляли углы этой сумки один за другим.
 – Давай, рассказывай, как это ты забогатела на чужом горе, – начала она, все так же передвигая сумку от угла к углу.
Побледневшая девчонка молчала, не спуская с сумки широко распахнутых глаз.
 – Сладкой жизни захотела, паскудница? – и в тот же момент мать, отшвырнув сумку, обожгла Юлькину спину чем-то чудовищно хлестким и горячим.
Юлька заорала от боли, закрутилась волчком, хотела увернуться, но мать крепко зажала ее голову своими ногами, и удары посыпались один за другим, куда попало. Дыхание у Юльки перехватило, она зашлась неудержимым мучительным кашлем и уже не чувствовала боли. А мать все приговаривала:
 – Вот тебе – конфеты. Вот тебе – сдобные булки...
Бабка не выдержала и кинулась к дочери, стараясь вырвать из ее рук орудие экзекуции. Им оказалась плетка, уже много лет висевшая под настенным зеркалом в кухне. Когда-то это был кожаный солдатский ремень одного из братьев матери, разрезанный на множество тонких полос. Висела эта плетка просто так, как память об армейской службе. Кто знает, почему широкий ремень превратился в хвостатую нагайку – дядя никогда об этом не рассказывал. Плетку никто никогда не трогал, и с этого места никогда не убирали. 
…Юлька лежала на полу, не в силах встать, всхлипывая и судорожно вздрагивая всем тельцем.
А материн голос гремел:
 – Вставай немедленно. Сейчас пойдешь к Лизавете, все ей расскажешь и будешь просить прощения.
Опухшая от слез, со вздувшимися следами плетки по всему телу, Юлька медленно поднялась. Мать дернула ее за руку и буквально потащила к соседке.
Лизавета ахнула, увидев в дверях поздних визитеров.
 – Аннушка, что случилось? Что это с Юлей-то?
 – Вот она тебе сейчас все и расскажет. Да вот – возьми свои деньги, Лизавета Ильинична, их Юлька нашла.
 – Да неужели? – от радости Лизавета всплеснула руками и на миг потеряла дар речи. – Почему же ты побила ее? – она привлекла девочку к себе и тихо погладила.
 – Не жалей ее. Не за что. Прости нас, Бога ради, – и видя, что Юлька не способна произнести ни слова, коротко рассказала все, как есть.
Лизавета была так рада возвращению денег, что почти не вслушивалась в историю их обнаружения. Она смеялась и благодарила своих благодетелей и все норовила расцеловать Юльку.
 – Спасибо вам, дорогие мои! – и стала совать в руки Анны двадцатипятирублевую банкноту. – Возьми от меня в знак благодарности, купи Юле гостинцев, ну, что хочешь, в общем…
 – Да ты что, Лизавета! – Анна отодвинула ее руки. – Прости эту мерзавку – большего нам не надо. – И тут же – Юльке: – А ты долго будешь истуканом стоять? Все слова позабыла, что ли?
 – Тетя Лиза, простите меня, пожалуйста, – тихо произнесла Юлька, не смея поднять глаз.
 – Да что уж там, девочка моя, конечно, прощаю! Одного не могу понять, как они – деньги – могли у меня выпасть из кармана?
 – Они у вас на хлебе лежали. А вы в тот момент два раза чихнули… они и упали…
Лизавета долгим серьезным взглядом посмотрела на девочку, что-то вспоминая и прикидывая, будто восстанавливая в цепи недостающее звено. И снова улыбнулась. Светло. Радостно.
 – Ну, с кем не бывает оплошности, никто не застрахован – сказала она, неизвестно кого имея ввиду. – Веди, Аннушка дочку домой. Она серьезный урок получила.

                                    * * *  

  Это действительно стало своего рода отправной точкой в дальнейшей жизни девочки. Урок чести, пропущенный ею через плоть и кровь, быстро определил ее нравственные нормы. 
Спустя десятилетия, пестуя уже свою внучку, бабушка Юля была особенно щепетильна в вопросах чести и морали. И в качестве наглядного примера рассказывала ей историю «одной девочки», которая чуть, было, не стала заложницей своих желаний. Конечно, она сознавала, что через физические страдания человек тоже познает мир и, возможно, острее, чем через что-либо другое. Но никогда детей своих не била.
 

  ================================